Любовь Казарновская: «Евровидение напоминает мне конкурс СССР «Алло, мы ищем таланты»

В эфире радио КП и радио «Балтика» советская и российская оперная певица Любовь Казарновская рассказывает ведущим Арташесу Антоняну (Москва) и Татьяне Ставской (Питер), как сейчас раскручивают оперных звезд и что она думает о «Бурановских бабушках».

Антонян:

- В эфире программа «Радио двух столиц», вместе с нами радио «Балтика» и Таня Ставская. У нас в гостях советская и российская оперная певица Любовь Юрьевна Казарновская.

Ставская:

- Я знаю, что вы, Любовь Юрьевна, коренная москвичка, но, может быть, есть что-то, что вас роднит с Петербургом?

Казарновская:

- Надо сказать, что я Петербург считают своим вторым домом и Мариинский театр, в котором я работала, а я пришла еще в Кировский театр, потом он стал Мариинский, это был мой родной дом, дом, где я состоялась как оперная певица.

Антонян:

- Любовь Юрьевна, какие сцены на вас произвели особое впечатление, оставили особые воспоминания?

Казарновская:

- Я счастливый человек, это божий подарок, что я выступала практически на всех ведущих сценах мира. Это и Ля Скала, и Метрополитен, и Опера в Париже, и Ковен Гарден, и Латинская Америка, и вся Центральная Америка, ну и уж старушка-Европа, само собой. И надо сказать, что есть сцены, которые становятся родными, вот как сцена Санкт-Петербурга, как сцена моего первого театра, где я начала работать, - это театр Станиславского и Немировича-Данченко в Москве. Театр «Метрополитен-опера», театры Испании, театры Италии, Франции. Там какая-то очень теплая публика, у которой есть такая, знаете, как в церквях, намоленность – они ходят в театр, как на церковную службу. Они обожают голоса, они обожают певцов, они обожают тембры. Они ценят какую-то индивидуальность тембральную. А есть театры хорошие, но достаточно холодные. Это театры Швеции, Норвегии, Финляндии. Театры там холодные и публика, надо сказать, достаточно сдержанная. При всем при том, что она любит оперное искусство, любит классическую музыку, но все равно ты ощущаешь какой-то холодок энергетический. А вот Питер и те сцены, которые я назвала, там, если ты действительно публике дорог, если ты ей люб, она тебе отдает все свои эмоции, все свое сердце.

Ставская:

- Несмотря на холодность, которую тоже приписывают петербуржцам. Любовь Юрьевна, Вы заговорили о церкви и я вот вспомнила выражение, что оперное пение – это искусство, которое приближает вас к богу. Вы с этим согласны?

Казарновская:

- Очень. Я верующий человек и в общем нельзя, наверное, быть артисту, художнику неверующим. Потому что талант, который дается нам – это талант от Бога. И наша миссия – этот талант как можно полнее реализовать и отдавать его людям. Наверное, в этом есть смысл всего того, что с нами происходит. И, конечно, должна вам сказать, что такие люди, например, как Иван Сергеевич Тургенев, постоянно об этом говорил, что это как воцерковление. Музыка – это воцерковление, это соединение с какими-то невероятными космическими божественными энергиями и, если в человеке это есть, вы это моментально считываете. Или вы видите человека, который стоит на сцене и отбывает номер или считает в уме уже свой гонорар. Вот это ужасно. И понятно, что этот катарсис, который должен возникать у публики, когда она слушает действительно высокое исполнительское искусство, он сродни церковным слезам, церковному восторгу, церковной молитве. Это все очень близко и рядом, и вообще как бы я сказала, что это эманации Бога на земле – музыка.

Ставская:

- Как же тогда Любовь Казарновская относится к популярной музыке с точки зрения энергетики музыкальной?

Казарновская:

- Популярная музыка популярной музыке рознь. Потому что я всегда говорю, что есть музыка хорошая, а есть музыка плохая. Не думайте, что среди композиторов-классиков не было достаточно бездарных людей и людей, которые писали проходные какие-то вещи, которые не остались в истории. Это было и у художников, у композиторов, это было у кого угодно.

Антонян:

- То есть, это была попса в какой-то степени?

Казарновская:

- Нет, я бы не сказала, что Мессиан или Хиндемит это попса. Нет.

Антонян:

- Но если это проходное?

Казарновская:

- Проходное в каком плане? Там нет этой божественной частицы. Во всяком случае, меня она не цепляет, она не цепляет другую публику, как мы знаем, и эти произведения уходят из нашей жизни, остаются действительно какие-то вехи в творчестве каждого композитора, за которые мы его безумно любим. Так и в современной музыке. Есть какие-то абсолютные шедевры, которые слушаешь с удовольствием, а есть три притопа-два прихлопа, музыка, прибитая к половице. Вот это ужасно и очень грустно и как-то не хочется такую музыку слушать и не хочется свои уши на этот счет напрягать.

Ставская:

- Любовь Юрьевна, вся страна болела за бурановских бабушек – хочется узнать ваше отношение к конкурсу Евровидение и как вы оцениваете выступление наших артисток?

Казарновская:

- Я очень рада за бабушек.

Антонян:

- А вы смотрели?

Казарновская:

- Да, я смотрела первый тур и я смотрела их выступление в финале. Должна вам сказать, что я очень за них рада, потому что это простые удмуртские русские люди, которые всю жизнь вели очень такой рабочий образ жизни – они и хозяйки, они и в огороде, они и у печки и т.д. И такая популярность, которая на них свалилась, такая какая-то минута славы – я безумно за них рада, но, честно говоря, всерьез их обсуждать не хочу.

Антонян:

- А к Евровидению вообще всерьез можно относиться?

Казарновская:

- Я к нему не отношусь серьезно. Но мое мнение – это не истина в первой инстанции. Этот конкурс есть, он транслируется на всю Европу и он мне напоминает наш конкурс, который был в СССР «Алло, мы ищем таланты». Это, в общем, полусамодеятельный конкурс. Но почему нет? Люди как-то ангажируются, людям нравится, люди смотрят, переживают. И на здоровье! Вот как смотреть мыльную оперу или сериал – плохо или хорошо? Наверное, это неплохо для кого-то и плохо для кого-то.

Антонян:

- А в числе тех исполнителей, которые представлены на Евровидение, может быть, не обязательно оперное исполнение?

Казарновская:

- Это не совсем оперное исполнение. По-моему, два конкурса назад была певица из Швеции, которая выступает и как классическая певица, но она выступала в таком жанре кроссовер, то есть, в чистом виде оперы там, конечно, нет. Я считаю, что, наверное, это и не нужно особенно делать, потому что для оперных конкурсов должна быть соответствующая обстановка, должен быть соответствующий оркестр и т.д. То есть, весь антураж должен быть подобран соответственно. Это конкурс полусамодеятельный, конкурс, где поются либо поп-музыка, либо все делается в жанре кроссовер, поэтому обсуждать серьезно Евровидение не надо.

Ставская:

- Кажется, вы участвовали в качестве жюри в проекте «Призрак оперы»? Почему вы тогда согласились и что вынесли лично для себя?

Казарновская:

- Почему я согласилась? Вы часто слышите на федеральных каналах фамилии Верди, Пуччини, Чайковский, которые можно всерьез обсудить? Даже если это поп-исполнители, а другие исполнители не могли быть в формате Первого канала, потому что там нужна популярность, они борются за рейтинги, поэтому речь могла идти только о популярных исполнителях… Но эти исполнители стали заниматься очень серьезно классическим вокалом, кто-то вернулся к своим истокам, потому что у многих из них классическая подготовка, кто-то это начал сызнова. Они стали заниматься с дирижерами, они стали заниматься стилем, исполнительским таким тонким подходом к этой музыке и работали по 4-5 часов в день и результат у этого конкурса был сумасшедший. Главное, почему я согласилась, еще раз повторяю, чтобы говорить всерьез о фамилиях Верди, Пуччини, Чайковский, Рахманинов и прочие на Первом канале, чтобы люди вообще услышали их, потому что многие, может, эти фамилии забыли категорически или не знали их вообще. Это первое. И второе – чтобы наших исполнителей увидели, что они умеют, что они действительно реально из себя представляют. Потому что, часто мы знаем, у них фонограммы, а здесь был живой звук, здесь было, что называется «предъяви, что ты умеешь». И публика писала на Первый канал, а после этого в интернет-портал, а кого нам госпожа Казарновская порекомендует послушать в этом репертуаре – Верди-Пуччини-Чайковском – из наших больших исполнителей или мировых знаменитостей. То есть, что мы сделали? Мы чиркнули спичкой, мы пробудили интерес к тому, что сегодня называется классической музыкой – это такая ниша, про которую мне говорят – ну, понимаете, это же для любителей, это не все будут слушать, на такие концерты не все пойдут. Пойдут! Будут слушать! И вот этот проект был музыкально-просветительский, поэтому я согласилась принять в нем участие. И это было совершенно потрясающе! Потому что вы не можете себе представить, какие там разгорались споры, какие были вокруг этого страсти, как кипели сами исполнители, как они работали, как они волновались, как они боролись за каждую ноту. Как после этого они мне стали говорить – мы сейчас без распевок не выходим вообще на концертную эстраду. Это же дорогого стоит! Мы совершенно по-другому посмотрели на наших дорогих певцов.

Ставская:

- То есть, вернулись к высоким стандартам?

Казарновская:

- Да, да. Постарались, во всяком случае, привести это к какому-то очень интересному результату. И, думаю, нам это удалось во многом.

Антонян:

- Вот начинали-то вы в советские годы. Школа преподавания оперы нынче какова?

Казарновая:

- Арташес, дорогой, понятно, что вы человек не из нашего мира, не из оперного, поэтому наверняка эти вещи не знаете. Я всегда говорю, что, как в любом деле, есть хорошая школа, а есть плохая школа, есть хорошее образование, а есть плохое образование. Есть две школы – хорошая и плохая. Вот хорошая школа – это та школа, которая называется школа с итальянскими корнями. Итальянской опере более 300 лет, это такая традиционная потрясающая Италия, имеется в виду страна оперы, страна, где рождались фантастические голоса и фантастические педагоги, которые знали, как воспитать оперных певцов. И, кстати, это школа, претерпевая разные модификации и изменения, приехала в нашу дорогую Россию. В царской России заведующими кафедрами петербургской и московской консерватории были итальянцы Верарди и Мазетти. И маэстро Умберто Мазетти, знаменитый, у которого училась Нежданова, Обухова, консультировался Собинов, Шаляпин, Барсова училась у него, Нина Кошиц, любимая певица Рахманинова – это все ученики Мазетти. То есть, весь срез лучших певцов Большого театра, Мариинского театра – это итальянские педагоги. Была у нас такая великая школа и поэтому Советский Союз еще тянул ту исполнительную традицию, которая была от этих педагогов. И у нас из-за того, что был железный занавес, эта школа сохранилась, что самое смешное. И мой педагог Надежда Матвеевна Малышева-Виноградова была ассистентом-педагогом в классе маэстро Мазетти, училась всем вокальным прибамбасам, как сейчас говорят, у маэстро Мазетти. И потом, когда она стала педагог-концертмейстер оперной студии Станиславского, она обучала певцов той традиционной замечательной школе, которая называлась итальянская школа, но с русской драматической подачей и эмоций, и текста. Федор Иванович Шаляпин совершил переворот, он на итальянскую безумно точную школу помножил это драматическое, фантастическое актерское исполнение. И поэтому он стал Шаляпиным.

Антонян:

- А в современном мире оперы, почему современная российская опера в каком виде представлена?

Казарновская:

- Это не правомочный вопрос – в каком виде она представлена. В самом разном виде. Кто в лес, кто по дрова. Кто лучше поет, кто хуже. Российские певцы в силу сложившейся политической ситуации, что упал железный занавес и хлынули, действительно, таланты, чего там говорить, Россия талантливая страна, Восточная Европа и России – это сегодня поставщики голосов на запад. Но как школа, о школе сегодня говорить не приходится. Потому что если раньше действительно вы слушали и все пели примерно в одной манере, пели в одной школе, были какие-то стандарты, сегодня абсолютно кто в лес, кто по дрова поет. И это вызывает какие-то очень странные ощущения от состояния оперного театра. И потом еще очень сильно, я все время об этом говорю, мешают режиссеры, которые изгаляются над оперой как они могут. И в общем внимание от певца-артиста, который эту главную информацию оперного спектакля на себе несет, через него должна вся эта история драматургическая вокальная проходить, то сегодня, понимаете, какая-нибудь Аида в спецовке или какую-нибудь чеченскую войну в «Аиде» вы видите, или голые какие-то сумасшедшие бегают по сцене. Или вот последний опус Большого театра «Руслан и Людмила», когда люди выходили со скандалом, хлопая дверьми и говорили – позор, стыд и т.д. Поэтому что сегодня говорить о школе? Сегодня говорить о школе не приходится. Сегодня приходится говорить о тех, кого делают звездами. Вот кого сделали звездами, те и как бы на плаву и на виду. Как и во всем. Сегодня у оперных артистов такая же раскрутка, как у спортсменов, как у артистов кино и т.д. За кем деньги, за кем сильный менеджер, за тем и слава. Поэтому очень печальное по большому счету состояние оперы. Встречаются какие-то удивительные, как звездочки зажигаются, какие-то спектакли и имена, но это так редко. Нет вот этого пространства большой культуры и большого понимания оперного стиля, который был, кстати, еще совсем недавно где-то лет 50-60 назад. Когда наши бабушки и мамы ходили в оперные театры и говорили – боже, какие были певцы, когда подряд выходили звезды в Большом театре и когда вообще упивались этими голосами, этими исполнителями. Да и уж что говорить про сцены – Метрополь там, Ля Скала, они все говорят, что сегодня, к сожалению, уровень очень упал.

Ставская:

- Да, печальные вести вы нам принесли. А есть ли у вас какие-то личные кумиры, вы с таким пиететом говорите о своих учителях, о тех, кто был…

Казарновская:

- Да, через Надежду Матвеевну Малышеву, которая была его пианисткой и концертмейстером Федора Ивановича Шаляпина и аккомпанировала ему несколько раз в концертах, через нее я знаю о Шаляпине не по пластинкам, не по каким-то записям, где трудно уже, так сказать, судить о величии таланта Шаляпина. А то, что она рассказывала, это действительно глыба. Это человек, который взорвал оперный мир. Вы можете себе представить, когда в театре Ля Скала ставилась опера Бойто «Мефистофель» и пригласили русского певца, Федора Ивановича… И итальянцы подсмеивались, говорили – ну что нам везут русского медведя, в нашу итальянскую оперу, рядом наш Карузо будет звенеть верхними нотами. А за пультом был великий Артуро Тосканини и в зале сам композитор Бойто. Когда вышел Федор Иванович на первую репетицию, Тосканини говорит – господин Шаляпин, чтобы вы все пели в голос, потому что я не имею чести быть знакомым с вашим большим даром, про который мне все рассказывают. Федор Иванович понял, вышел и жахнул так, что вдруг Карузо померк, вдруг все итальянцы померкли. И когда ему предложила галерка заплатить деньги, чтобы они его не закидали на премьере помидорами, он сказал – да вы меня не закидаете, вы обалдеете. И когда галерка от такой наглости слегка присела на одно место, Шаляпин сказал – я знаю, о чем я говорю. И вдруг, значит, вот в этой знаменитой арии Мефистофеля Федор Иванович сбрасывает плащ и с голым торсом выходит на авансцену и поет с такими нюансами, с таким драматическим посылом, с таким запасом всего, что было в этой глыбе, в этом человечище, что галерка взвыла и кричала: «Браво, Шаляпино!» и Тосканини в слезах ему аккомпанировал за пультом и говорил, что он такого таланта не слышал и не видел. Вот это да!

Антонян:

- Вы так красиво это рассказали! Нам Светлана дозвонилась. Здравствуйте.

Светлана:

- Вот вы говорите – талант от бога. А когда спросили у Баха, как вы талантливы, он говорит – занимайтесь 12 часов в сутки и вы будете талантливы. Существуют же школы, которые даже любой голос могут поставить нормально. А вот как сейчас дети мои прослушали и говорят – талантливые должны играть и петь, а я не талантливый. Школы-то для кого существуют?

Казарновская:

- Я поняла вопрос. Знаете, Бах при том, что его Господь поцеловал в макушку, действительно понимал, что талант – это труд. И Бах действительно трудился, не покладая рук. А Моцарт, а Чайковский! А наши балетные? Майя Михайловна Плисецкая, которая говорила, что, если я три часа в день, будучи суперзвездой, не делаю станок балетный, из меня скоро этот талант выкачает Господь. Талант – это, прежде всего, труд. Вы знаете, я считаю так – голос можно при довольно средних данных вытянуть. Но будете ли вы настоящим артистом, будете ли вы человеком, которого хочется слушать бесконечно, который несет такую энергию и по музыке, и по слову, и по своей душе и который вам может очень много сказать и дать вам, как человеку, как личности, что вам захочется не просто брести домой после какого-то спектакля или концерта, а вам захочется горы свернуть и сказать – а почему я в своем деле не могу добиться столь потрясающих результатов? Да могу я все! Вот если будет такая побудительная основа, честь и хвала такому таланту. А талант, который просто отбывает номер на сцене, не стоит ломаного гроша.

Ставская:

- Вы так прекрасно рассказывали об успехах Шаляпина, я все-таки предлагаю об успехах Любови Казарновской поговорить напоследок. Я знаю, что Валерий Гергиев в свое время пригласил вас в Германию и вы исполнили в какой-то период сложнейшую партию Соломеи из произведения Штрауса и потом про вас говорили, что Любовь Казарновская первая и единственная российская певица, исполняющая эту сложнейшую партию. В чем она сложна? И остаетесь ли вы единственной по-прежнему?

Казарновская:

- Сложна она безумно тем, что надо играть и петь 15-летнего ребенка, прорываться через 120 человек (оркестр Рихарда Штрауса). При этом не орать, при этом петь все эти тончайшие нюансы и при этом соблюсти все то, что нам заповедовал Штраус своей гениальной музыкой и Оскар Уайльд, который написал такую пьесу, что можно сойти с ума. Вот этим сложна Соломея. И танец Соломеи, сольный танец, который идет перед сложнейшей вокальной сценой, танец идет 12 минут, я занималась с артистами балета балетным станком, чтобы быть действительно настолько правдоподобной, чтобы быть той Саломеей, про которую, кстати, внук Рихарда Штрауса, придя на наш спектакль, сказал: «Вот, наверное, для нее мой дед и задумывал Саломею». Это дорогого стоит!

Антонян:

- Это практически сверхзадача. Спасибо большое вам, Любовь Юрьевна, что нашли время посетить нас.